Лужкин неспешно мерил шагами гостиную. От окна к двери и обратно. К подошве тапка прицепился носок и, тащась за хозяином, размазывал по полу сигаретный пепел. Руки мужчина держал в карманах халата, сигарету держал в зубах. Взгляд же его не задерживался ни на чем, блуждая где-то в извивах обойного орнамента. Лужкин работал над своим первым романом. Шаг за шагом – роняя пепел и развозя его по полу грязным носком. Но, несмотря на переполненную окурками хрустальную вазу, роман начинающему писателю не давался.
Уже прошла неделя его бессемейной жизни, но долгожданная свобода творчества – без снующих по квартире домочадцев – ожидаемых плодов не принесла. Планы покорения литературного Олимпа покрылись пылью сомнений, протест семейному укладу перерос в гору немытой посуды, а тишина, о которой неделю назад начинающий писатель только мечтал, стала сгущаться и прибавлять в весе. Наконец Лужкин перестал обманывать себя напускной бодростью и признал – ему невыносимо тоскливо. Так бывает, оправдывался он сам перед собой, вдохновение вдруг испаряется, и муза застревает где-то на полдороге.
Откуда же ему, простому смертному, было знать, что именно так все и случилось. Его персональная муза застряла в форточке еще на прошлой неделе, когда радостно влетала в окно Лужкинской квартиры. И теперь должно было случиться что-то совершенно невероятное, чтоб хоть как-то сдвинуться с места: ей вырваться из плена, а ему написать хоть пару строк. Однако, к великому сожалению крылатой девицы Лужкин который день бесцельно слонялся по квартире, не обращая внимания на пискливые взвизгивания оконной пленницы.
- Лужкин, скотина, выпей яду! Таким, как ты, творчество противопоказано!
Временами он заваливался на диван, клал на взгорье живота ноутбук и начинал медленно выдавливать из кнопок клавиатуры слово.
- Что, думаешь, раньше не писалось, потому что жена с детьми мешали? Нет, родной, просто ты ленивая свинья!
Он ставил на клавиши пепельницу и снова закуривал, якобы вчитываясь в написанное. Но, через секунду его взгляд мутнел, зацепившись за мигающую палочку курсора, и сигарета уже курилась сама собой, медленно истлевая к фильтру.
- Ага, а ты думал, что никуда она не денется и еще пожалеет, что ушла к матери? Если б пожалела, позвонила бы…
Лужкин выползал из-под ноутбука, хватал телефон и набирал номер жены.
Когда на том конце отвечали, он – воплощение оскорбленной и непризнанной гениальности – пускался в безудержный речитатив:
- Здравствуй, как поживаешь, а я вот прекрасно, никого там себе не нашла, а я и не искал, потому что я устал от всего этого, сыт по горло…
И это повторялось изо дня в день.
Со стороны могло показаться, что, выплевывая в трубку эти высокопарные тирады, он говорил сам с собой. Хотя, возможно, на другом конце мобильной связи ему в ответ неслось тоже самое – без пауз и интонаций. Определенно, эти двое друг друга не слышали. Так же, как это было неделю назад.
Конечно, в одночасье уволиться с работы было с его стороны весьма опрометчиво. Но он не мог поступить иначе. Лужкин как никогда вдруг почувствовал в себе силы написать что-то действительно потрясающее. Ему было просто необходимо вырваться из этой офисной рутины, что окружала его все эти годы. И он очень надеялся, что жена, как человек творческий, поймет и поддержит его. Однако этого не произошло. Пришлось бить кулаком об стол, вколачивая в столешницу ультиматумы.
Муза сокрушенно вздохнула – успей она, может, никакой ссоры и не случилось бы. И она бы не застряла в этом межмирье-межрамье. А ведь никто и слушать не станет, какие на Олимпе сейчас очереди на Пегасово благословение и в Службе Судеб. Писателей нынче развелось столько, что за последние полгода Гефест её арфу чинил уже трижды. А это, точно, ни в какие ворота не лезет, так же как она сейчас в это проклятое окно.
Звоночек вдохновения, поступивший от никому не известного писателя на Олимп, по сути, был интересным; основная идея еще не родившегося романа была в том, что Дьяволу зачем-то понадобилось продать свою душу человеку. К тому же застрявшая муза была поклонницей всякой готической мистики, а потому у Пегаса благословение получила по всем правилам – без скидок на описание персонажей, деталей и событий. Однако, несмотря на то, что в Службе Судеб путеводную нить к миру писателя сплели очень быстро, музу ожидал затор. Причиной его был не пластиковый стеклопакет наглухо закрытого окна, а внезапно иссякшее после ссоры с женой вдохновение писателя. Так что теперь голова, грудь, бесполезные в данном положении крылья за спиной и руки, сжимающие миниатюрную арфу, болтались в мире людей, а живот и ноги – в мире Олимпа.
Такие случаи были нередки, и у эфирных созданий имелись на этот счет подробные инструкции:
1. Лишь обретши вдохновение своё, адепт Пегасова благословения впускает дщерь нашу в мир свой.
2. Лишь отринув идею свою и замысел свой, адепт отпускает дщерь нашу из мира своего.
3. Неотринувший же, и необретший, и мучаемый сомнением нескончаемым может быть прекращен в днях своих, дабы вернуть дщерь нашу. Но срок жития его не может быть прерван ранее семи дён.
До окончания отведенного инструкцией срока осталась всего лишь пара часов, и муза, хищно щуря обрамленные черными тенями глаза, готично шипела с форточки:
- Конец тебе, пейсатель! Только не думай, что смерть твоя будет легкой. Инфаркт? Петля на шею? Бритва по венам? Нет, родной, ты от меня так просто не отделаешься. Ты убьешь себя об стену!
Лужкин сидел на диване и плакал. Он снова схватился за ноутбук и, капая скупыми мужскими слезами на клавиатуру, принялся выстукивать новое слово взамен недавно удаленному, но вскоре, стерев и его, потянулся за очередной сигаретой.
– Да?! – удивилась муза. – Тебе уже не нужны гонорары, о которых ты мечтал еще вчера? И про бывших сослуживцев забыл, которые должны были съесть все свои галстуки, узнав о твоих успехах? Поздно, дружок, слишком поздно!
Закурив, он закрыл свой файл без сохранения данных и загрузил фотографии.
Вот они на даче. Как раз перед тем, как сына покусала собака, а дочь упала с дерева. Тогда Лужкин чуть не сошел с ума, боясь, что у дочери может быть перелом, а у сына – бешенство. И все по его вине…
Вот они в гримерке очередного рок-проекта его супруги. Вера светится счастьем и энергией. Молодые звезды заучено скалятся в камеру. И он… с боку-припеку, словно балалаечник, приглашенный на разогрев Металлики.
Очень много почти одинаковых, постановочных, статичных: он и жена, он и сын, жена с детьми, он с дочерью…
Но есть и живые, настоящие: его школьные годы, институт, Верунчик, еще совсем молоденькая, на руках у такого же молодого пожарника. На его, Лужкина, между прочим, руках, спасших ее из горящего дома когда-то…
Муза посмотрела в экран, и черты ее лица немного смягчились:
- А может еще не поздно? – спросила она то ли у самой себя, то ли у несостоявшегося писателя, и, решительно кивнув, начала перебирать затейливую мелодию на своей арфе.
- Служба Судеб слушает, – донеслось откуда-то меж струн.
- Привет, Ариадночка! Я тут это… застряла немного…
- Я в курсе. Потерпи, золотко, еще чуть-чуть. Через полтора часа мы с ним разделаемся.
- Нет, – сказала она арфе, – я не хочу его убивать, я хочу ему помочь, если, конечно, ты не против…
В дверь настойчиво постучали.
Лужкин встал с дивана и поплелся к входной двери, размазывая на ходу слезы по щекам и недовольно бормоча:
- Чего тарабанить?! Звонок же есть!.. Кто там? – спросил он у двери.
- Служба доставки, – ответила дверь мальчишеским голоском. – Вам посылка. Ценная.
Хозяин приложился глазом к дверному окуляру, но увидел лишь желтую кепку с красными английскими буквами DHL.
- Дожили, – проворчал Лужкин, – ценные посылки уже школьникам доверяют. Безобразие…
Он открыл дверь и осекся, потому что из-под кепки в него уперлись два очень серьезных глаза и медно-рыжие по-гусарски закрученные вверх усы.
- Комплектность посылки проверять будете? – все тем же детским голоском недовольно спросил маленький мужчина.
- Ой, простите ради Бога, – смутился хозяин, – я не хотел вас обидеть.
- А вы какого Бога имеете в виду? – серьезно спросил курьер, от чего Лужкин смутился еще больше.
- Ну, как вам сказать… Да что же мы в дверях-то… Проходите, пожалуйста. Вот сюда, будьте любезны.
Он проводил курьера в гостиную.
Когда они вошли в комнату, Лужкину в глаза сразу же полезло то, чего он не замечал целую неделю: его разбросанные вещи, хрустальная ваза с окурками, и кофейные чашки повсюду.
- Прошу прощения за беспорядок…
Он нагнулся, отцепил носок от подошвы и, не найдя куда его деть, сунул посеревшую от пепла тряпицу в карман халата.
- Мы с женой решили врозь немного пожить, вот теперь вкушаю радости свободной жизни, так сказать.
- Меня это не касается, – безразлично отозвался гость.
Он поставил на журнальный столик довольно объемную коробку, достал из внутреннего кармана своей ярко-желтой куртки какие-то бумаги и, положив их на посылку, подал Лужкину гелиевую ручку.
- Подпишите, да я пойду.
- Да, конечно, я и так отнял у вас много времени.
Он взял ручку и склонился над документами, но тут же снова поднял на курьера глаза и удивленно спросил:
- Здесь написано – чучело двуглавого орла, это как?
Курьер отстраненно пожал плечами, и получатель ценной посылки снова вернулся к накладной.
- За бутылку водки, конечно, спасибо, а бадминтон, видимо, на закуску?
Он еще раз прошелся по списку: собачий намордник, водка «Пшеничная», пионерский галстук, набор для бадминтона, пачка петард, вставная челюсть. Завершало список чучело двуглавого орла – самая невероятная вещь из всего перечня.
- Желаете проверить комплектность?- вновь спросил курьер у клиента, видя, что тот подписывать накладную не торопится.
- Это, наверное, реквизит моей супруги для ее новых рокеров. Она продюсер, – пояснил Лужкин. – Почему, только, посылка на мое имя? Ладно, давайте проверим. На всякий случай. А то вдруг чего-то не окажется, начнет потом пилить…
Очень кстати на журнальном столике среди хлебных крошек и колбасных шкурок оказался кухонный нож. В качестве скатерти столик был застелен газетой недельной давности, но выглядела она уже гораздо древнее: помятой и грязной. Лужкин взял нож, подрезал клейкую ленту, опоясывающую картонную коробку, и поднял крышку.
- Ух ты, какой раритет, – воскликнул он, достав из коробки пионерский галстук, – как настоящий. О, водочка! «Пшеничная». Давненько я такой не пивал. Может, по стопочке? – предложил он курьеру.
- Я на службе, – ответил тот. – Да и вам не советую. Реквизит. Мало ли, что там внутри.
- Точно, – согласился Лужкин.
Он отложил бутылку и продолжил извлечение остальных артефактов. Последним на свет появилось чучело. Лужкин не знал, существуют ли в природе орлы размером с курицу, а уж двухголовых орлов-мутантов относил, скорее к геральдике, нежели к превратностям экологии. Тем ни менее чучело было выполнено очень искусно; Лужкину даже на секунду показалось, что странная птица вот-вот очнется и вопьется в него своими когтями и парой мощных клювов. Он аккуратно положил неподвижного хищника на диван, потому что на столике места уже не осталось.
- Ну что ж, вроде бы все, – сказал он и взялся за ручку, но до накладной снова ее не донес.
- Скажите, – спросил он у маленького мужчины, – у вас когда-нибудь было чувство дежавю?
- Не знаю…
- А у меня сейчас такое ощущение, что все эти вещи я уже видел. К примеру, когда-то я покупал точно такие же ракетки… А этот намордник… Точно такой же жена у подруги взяла, чтоб ее дачная собака наших детей не покусала… Своей дачи у нас тогда не было…
Жена ушла в магазин. Веранда. Гамак. Газета. Пиво. В тени хорошо. В саду за домом дочь. Поёт. Кукла Даша, кукла Маша. Ее любимые “Иванушки”. Сына не слышно. Шкодит. Рыкнула собака. Показалось? (нет, не показалось). Вот же намордник. Беру его. Иду. Шкодник хочет швырнуть камень в будку. Не надо. Собачке больно. Собачка обидится. К будке. Собака. Пожалуйте в намордник. Сына за руку. В сад. Дочь собралась уже лезть на яблоню. (Вспоминаю) а где наши ракетки? Сейчас принесу, восклицает она. Убегает…
- Погодите, ведь все было не так? Жена мне сказала надеть собаке намордник, а я забыл… Дочь упала с дерева… А потом сына собака сильно покусала… Мне все это приснилось? Или…
Лужкин поднял глаза на курьера и обомлел. Курьер вырос и сильно раздался в плечах. Он посмотрел на Лужкина с как-то брезгливой жалостью, потом повернул голову к окну и сказал:
- Сочувствую. Действительно, тяжелый случай.
- Что? – пробормотал ошарашенный Лужкин.
Он даже не успел удивиться, как сильно изменился голос невероятного гостя. От мальчишеского в нем не осталось и следа. Курьер повернул свои медно-рыжие усы к Лужкину и сказал, глядя ему в глаза:
- Уважаемый, по идее, вы должны убить себя об стену. И поверьте, это не фигура речи. Однако, вам дали шанс выжить.
Усач замолчал и вопросительно посмотрел на горе-писателя.
- Я что, изменил прошлое? – неуверенно спросил Лужкин.
Он понимал, что вопрос был бредовым. Но и происходящее в обыденную логику не укладывалось никак, а потому бредовый вопрос в бредовой ситуации показался ему вполне логичным. Минус на минус давали в результате какой-никакой плюс. Здоровяк явно не походил на обычного человека, а потому Лужкин сразу решил принять правила игры этого сумасшедшего фокусника-телепата. Или кем он там был…
- Нет, но вы меняете себя в настоящем, и вам нужно решить эту задачу до конца. Не решите – умрете, – буднично сказал невероятно преобразившийся сотрудник DHL.
“Вот и вполне явная угроза. Надо же так было вляпаться! Зачем я его вообще впустил?!” – подумал Лужкин, но вслух выдал еще одну бредовую фразу:
- А как я узнаю, что решил её до конца.
Гость приподнял бровь, поражаясь тупости собеседника.
- Скажите, а вещи, которые вы только что держали, где?
Действительно, ни бадминтонных ракеток, ни собачьего намордника в руках у Лужкина уже не было. Он огляделся. Их не было нигде. Фокусы да и только.
- Для решения задачи вам нужно сопоставить содержимое посылки с событиями вашей жизни, после чего выбранная вещь исчезает. Надеюсь, теперь все понятно? И учтите, у вас не так много времени…
Он повернулся к окну и снова сказал куда-то в пространство:
- Ну что ж, разрешите откланяться.
Гость хлопнул в ладоши и вспыхнул. В глубине этого огненного столба Лужкин увидел огромный цех с гигантскими наковальнями и пышущими жаром горнами. Пламя исчезло также внезапно, как и появилось. Лишь рыжие усы двумя всполохами все еще стояли в глазах.
Лужкин заорал и бросился из комнаты, прочь от всей этой дьявольщины, прочь из квартиры, но у входной двери он споткнулся и со всего маху влетел плечом в стену. Заскулив от сильной боли, он протянул руку к двери, и тут же какая-то невероятная сила швырнула его в стену напротив. Боль ударила с другой стороны, и Лужкин бессильно сполз на пол.
- Господи! – взмолился он, – Что же это такое? За что мне это? Что я такого сделал? Господи!
И тут кто-то внутри него, то ли его второе я, то ли чей-то совершенно посторонний голос, спросил:
«А не много ль ты себя жалеешь, дружок? Может, в этом все дело?»
Боль отступила, захватив с собой его истерику, и Лужкин поднялся с пола. Он вернулся в комнату, опустился на диван и, взяв в руки пионерский галстук, посмотрел на свой ноутбук. На экране была его школьная фотка…
- Ну же, Лужкин, – ворчала муза, – вспоминай, как ты, дурень, в школе поспорил с Пироцким, что съешь свой собственный галстук. Так! Молодец! Галстук – минус. Ну, а бутылочку-то эту припоминаешь, а? Пьянь неопытная. Это ведь из-за неё тебя из института поперли. Ну, наконец-то, дотумкал. Вот и бутылки как и не было. Ну, а с этой вставной челюстью, не помнишь, как носился после того самого концерта, заботливый ты наш, все выспрашивал, кто же её в гримерке забыл. Бедную костюмершу чуть до инфаркта не довел. Хорошо тебя рокеры разыграли, ага? А пожар тот, не забыл, из-за чего случился? Тоже мне ухажер, нашел, что любимой девушке подарить. Коробка петард вместо букета цветов – очень оригинально!
Так, с каждой исчезнувшей вещью, Лужкин вновь пережил все плохое, стыдное и неприятное, что было с ним в жизни.
И вреднюга Пироцкий, задиравший его когда-то, вдруг стал посмешищем всей школы. И из института вовсе его не отчислили – Лужкин сам ушел, поняв, что не хочет заниматься тем, что ему совсем не по душе. И пожарником он стал не просто за компанию с другом, а потому что обязательно должен был сделать в этой жизни что-то героическое.
Сейчас он смотрел на фото, где держит на руках только что спасенную девушку. Волосы Веруськи усыпаны пеплом, а лицо раскрашено, как у бойца спецназа, черными полосками копоти. Но, несмотря на только что пережитое, она улыбается, сверкая глазками, и как-то неестественно обнимает спасителя, словно балерина своего партнера. И все оттого, что к ним подбежал какой-то ботан-очкарик с фотоаппаратом и сказал, что он из газеты.
Она позирует!
Она всегда, в любой ситуации старалась быть яркой и неотразимой, даже тогда, когда, по мнению Лужкина, это было совсем ни к чему. Возможно, он сам часто был слишком серьезным и нудным, как на той фотографии в гримерке, но, как известно, противоположности притягиваются.
Лужкин посмотрел на двуглавую курицу, лежащую на диване, и подумал:
«Ну, а ты откуда взялась в моей голове? Из ЗАГСа что ли, где мы с Верой расписывались? Символ государственной власти при исполнении демографической программы? Или из кабинета семейного психолога, куда меня жена притащила как-то? Олицетворение семейного единства при разносторонности интересов?»
Так или иначе, Лужкин почему-то боялся брать эту тварь в руки. Ему казалось, что как только он прикоснется к последнему из этих дьявольских артефактов, с ним сразу же случится что-то непоправимое. Вернее, он очень боялся за Веру. Ведь в той вымышленной реальности, в том параллельном мире, где он перекраивал наново свое прошлое, все работало на него. Ради него. Несмотря ни на что.
Вдруг эта птица-мутант оживет в ЗАГСе и заклюет невесту насмерть. Или свалится со шкафа в кабинете того самого психолога – и по башке. Жене. Или психологу. Или обоим сразу. Как? Да Бог знает, как! В этой чертовой нереальности все может быть.
Ведь это она настояла на том, чтобы он ушел из «пожарки» и восстановился в институте. И именно после института он стал обычным офисным клерком и постепенно перестал быть для нее самым-самым.
Нет, она его не упрекала ни в чем.
Почти.
Но изредка, что-то внутри него начинало клокотать и выплескиваться наружу. Неодолимое желание самости. И он брался за молоток и лобзик, за мольберт и краски, за бумагу и ручку, и творил. А если разобраться, для кого он хотел стать самым-самым? Неужели для себя? Только лишь для удовлетворения своего собственного самолюбия?
Да, когда-то он хотел стать героем, но геройская профессия не принесла никакого чувства удовлетворения. Когда же Лужкин встретил Веру, он открыл для себя одну простую вещь – для того чтобы быть героем совсем не обязательно геройствовать.
Вдруг взгляд его задержался на газете, и глаза округлились.
- Не может быть! – пробормотал Лужкин.
Целую неделю этот газетный разворот служил ему скатертью, но только сейчас он увидел небольшую заметку, которую раньше не замечал. А может, раньше её и не было… «Пироцкий – взяточник!» гласил заголовок.
Он знал, что его бывший однокашник сейчас занимает немаленький пост в администрации города. Или уже занимал?..
- Господи, – пролепетал Лужкин, – неужели это я… Чертова посылка… А вдруг и с Верой что-то… или с детьми…
Он ринулся к телефонной трубке. Пальцы дрожали и не попадали на нужные кнопки. Лишь со второго раза ему удалось набрать нужный номер.
- Да, – ответила трубка спокойным голосом жены.
- Алло, Вера, – выпалил Лужкин, – с тобой все в порядке?
- Да, а что?
- А с детьми все нормально?
- Да, все нормально, – ошарашено ответила супруга, и в голосе её появилось беспокойство: – Лужкин, что случилось? Ты где?
- Да нет, ничего, – облегченно вздохнул мужчина. – Я – дома. Просто… мне плохо без вас. Вер, прости меня…
Жена молчала. Несколько долгих секунд он слышал лишь её дыхание.
- Лужкин, – вдруг донеслось из трубки, – как же я по тебе соскучилась.
И он понял, еще одну простую вещь, что для того чтобы быть героем, иногда достаточно просто попросить прощения.
Лужкин посмотрел на диван и с облегчением обнаружил, что чучело исчезло…
После разговора с женой Лужкин ринулся убираться в квартире. Слышал бы он, что в его сторону несется от окна:
- Нет, вы видели идиота, ему жить осталось десять минут, а он за веник схватился. Что, умирать в чистой квартире приятнее? Да брось ты тряпку, жена придет, уберется. Садись уже, пиши, бестолочь! Или что, я зря всю Службу Судеб на уши поставила? Сам Гефест в тебе искру вдохновения пытался разжечь, а ты что творишь?!
Протирая мебель, Лужкин дошел до своего ноутбука и завис над ним. Ему, явно, что-то пришло в голову.
- Ну же! Давай! – орала уже вконец ошалевшая муза.
Писатель опустился перед компьютером и загрузил свой файл. Еще пару часов назад он никак не мог решить, кем должен быть тот человек, которому бы дьявол согласился продать свою душу. Но сейчас ответ стал очевиден – этот человек должен быть героем. К тому же, теперь он точно знал, каким должен быть герой.
Муза чуть было не шлепнулась на подоконник – так внезапно ее втянуло в мир людей.
- Фуф, – выдохнула она. – Ну, что ж, за работу!
Похожие статьи:
loading...
loading...
Начав читать, вспомнил, что уже знакомился с этим рассказом через "Хет-трик", при проверке этого издания. Собственно говоря, могу только сказать, что искренне завидую людям, которые могут взять какую-либо тему и раскрутить из неё отличную историю. Возможно, к некоторым оборотам в тексте смогут придраться литературные критики, но я к таковым не отношусь, мне всё понравилось. Kuraudo.
5 Comments
loading...
Kuraudo, спасибо за отзыв и за оценку!
Я себя к скромникам не причисляю, но все 10 баллов для меня лично означает – “шыдевыр”. Неужели и вправду?
loading...
Просто один в один.
loading...
Хотя нужно отметить, что в доводке текста и Мика, и Астрагал поучаствовали, так что эта 10-ка не только моя.
loading...
Да уж…
Двоякое чувство у меня после рассказа…Чувство горечи от куда то взялось. Безысходности. Для меня конец печальный в этом рассказе. Да, герой многое осознал, встрепетнулся, начал творить. Но, а что в итоге? Послевкусие мне подсказывает, что будет бег по кругу. Творческий кризис, опять проблемы, осознание и т.д…Это просто мои ощущения…Я так впитала в себя этот рассказ.
Даже и придраться не к чему:) я не просто прочитала текст, я окунулась в атмосферу. я видела картинки. дорогого стоит, когда автору удаётся расшевелить воображение читателя…
С нетерпением жду ещё рассказов
loading...
Перечитал. А хорошая штучка получилась. По-большому счету.